Я сделал единственное, что мог. Открыл рот, и когда она сунула в него свой членик, я прикусил его изо всех сил. Она взвыла, но я не разжал зубов. И тут мне в рот полился обильный поток живительной крови, чего я никак не ожидал и чуть не обезумел.

Я впивался в нее зубами все глубже, и этот кровавый жидкий огонь стремительно полился в меня. Прямо в горло. Я невольно глотнул. Казалось, мое собственное тело, из которого она только что высосала все соки, не смогло сопротивляться, и внезапно я осознал, что ее руки бережно поддерживают мою голову, и она не воет, а смеется, и эта кровь – вовсе не кровь, какой я ее знал, а живительная влага, лившаяся, как мне казалось, из ее сердца, из ее души.

«Узнай меня. Узнай наконец, кто я такая!» – Так она сказала, и вместе с потоком в меня проникло знание, которому я не мог сопротивляться. Я бы с удовольствием его отверг, но не сумел. Я ее ненавидел, но не мог отвернуться, не мог разжать зубов.

Много-много веков тому назад в Риме времен Цезаря в семье комедиантки и гладиатора родился младенец. Странный получился ребенок – наполовину мужчина, наполовину женщина, – обычные родители сразу бы умертвили такое существо, но ее отец и мать поступили иначе, вырастили ее для театра, в котором она к четырнадцати годам уже выступала как гладиатор.

А до того ее тысячи раз приводили на частные показы к тем, кто платил, к тем, кто хотел потрогать ее и желал, чтобы и она их трогала. Она росла, не зная ни любви, ни покоя, ни тонкого обращения, и не было у нее ни одного лоскутка одежды, который бы не предназначался для подобных представлений.

На арене она превратилась в беспощадную убийцу. Я видел это зрелище – огромные толпы своим ревом подбадривали ее. Я видел песок, красный от пролитой ею крови. Из каждого боя она выходила победительницей, с каким бы грузным и огромным противником ей ни выпадало биться. Я видел ее в сияющих доспехах, с мечом на боку, с завязанными на затылке волосами, она не сводила глаз с Цезаря, отвешивая ему поклон!

Шли годы, она по-прежнему выступала на арене, ее родители требовали все более высокую плату. В конце концов, когда она была все еще молода, ее продали за огромные деньги безжалостному хозяину, и тот заставил ее сражаться на ринге с самыми свирепыми дикими зверями. Даже здесь она не знала поражения. Ловкая и бесстрашная, она, словно танцуя, кружила вокруг львов и тигров, в нужный момент глубоко всаживая копье прямо в цель.

Но в душе она начала уставать – и от боев, и от несчастий, и от жизни без любви. Ее возлюбленным была зрительская толпа, которой она лишалась в темноте ночи, когда лежала прикованная цепями к кровати.

Затем появился Арион. Он заплатил за то, чтобы посмотреть ее, как это делали многие. Арион заплатил, чтобы потрогать ее, как это делали многие. Арион накупил для нее платьев. Арион обнимал ее. Ему нравилось расчесывать ее длинные черные волосы, а потом Арион выкупил ее и отпустил на свободу. Арион вручил ей туго набитый кошелек и сказал: «Иди куда хочешь». Но куда она могла пойти? Что она умела делать? Ей было невыносимо слышать, как шумит цирк во время игр. Ей была невыносима мысль о гладиаторских школах. Что ей оставалось делать? Превратиться одновременно и в сутенера и в шлюху? Она начала таскаться за Арионом, любя его.

«Теперь ты моя жизнь, – сказала она ему. – Не отворачивайся от меня».

«Но ведь я подарил тебе целый мир», – ответил он ей. Не в силах вынести ее слезы, он дал ей еще денег, купил ей дом. Но она все равно явилась к нему, рыдая.

В конце концов он принял ее под свое крыло. Привез ее в свой город. Поселил ее в красивейшем городе Помпеи. Он занимался ювелирным ремеслом – изготовлял камеи – и держал три мастерские, где работали лучшие во всей империи мастера.

«Можешь обучиться этому искусству для меня?» – спросил он.

«Да, – ответила она. – Ради тебя я обучусь чему угодно. Всему на свете».

Она приступила к работе с неведомой ей доселе страстью. Она не сражалась ради толпы, она вела бой ради собственной никчемной жизни. Она боролась, чтобы доставить удовольствие Ариону, и отдавалась работе целиком. Ее противниками были неловкость, нетерпеливость, злость. Она училась у всех мастеров. Наблюдала. Копировала. Работала по камню, с драгоценными самородками, раковинами. Освоила резец и маленькое сверло. Научилась всем тонкостям.

В конце второго года у нее были готовы образцы, чтобы продемонстрировать Ариону, – чудные вещицы изумительной работы. Она скопировала изображения богов и богинь, какие видела на фризах храмов. Она создала портреты, копируя лучшие модели, украшавшие Форум. Ремесло она превратила в искусство. Арион признался, что никогда не видел такой работы. Он полюбил ее, и для нее это было счастье.

А потом наступили ужасные дни, когда проснулся Везувий, принеся смерть в маленький идиллический городок, где все они были так счастливы. Накануне извержения, ночью, Арион удрал на противоположный берег Неаполитанского залива. Ранним вечером он почувствовал, что скоро произойдет извержение. Петрония должна была проследить, чтобы все рабы в мастерских успели спастись. Но только несколько из них прислушались к ее словам.

А когда все было кончено, когда воздух был полон пепла и ядовитых испарений, когда море наполнилось телами, когда от Помпей ничего не осталось, Петрония явилась на виллу Ариона – то самое место, где мы теперь находились, – и, рыдая, сообщила ему, что потерпела неудачу. С ней пришла только жалкая горстка рабов.

«Нет, моя возлюбленная, – сказал он. – Ты спасла самое дорогое для меня, ты спасла свою жизнь, когда я думал, что все потеряно. Чем я могу тебя за это наградить, моя милая Петрония?» – А через какое-то время он подарил ей Кровь, которую теперь она передавала мне. Через какое-то время он сделал ее бессмертной, как теперь она делала бессмертным меня.

Петрония отпустила руки. Мои губы соскользнули с ее отростка, и я отстранился.

Я повалился на пол, но зато теперь я смотрел на все вокруг другими глазами. И я чувствовал, что синяки и ушибы по всему моему телу залечиваются. Я чувствовал, как боль уходит. Я сел, словно очнулся от сна, и бросил взгляд в открытое окно на чистое лазурное вечернее небо, и его красота так меня захватила, что я уже не слышал голосов в комнате.

Вошел Арион. Он приподнял меня так же легко, без усилий, как это делала Петрония, потом показал себе на шею и велел пить.

«Нет, пожалуйста, подожди, – прошептал я. – Позволь осознать то, что она о себе рассказала. Если не возражаешь». – Я говорил с почтением, но Петрония налетела на меня, одним ударом снова повалила на пол и придавила ногой.

«Отребье! – выругалась она. – Как ты смеешь так отвечать Мастеру, и кто ты такой, чтобы смаковать все, что обо мне узнал!»

«Петрония! – обратился к ней Арион. – Хватит».

Он поднял меня с пола и сказал:

«Моя кровь придаст тебе больше сил. Возьми ее. Она гораздо древнее ее крови, так что ты не будешь так сильно привязан к Петронии».

Я чуть не расплакался от ее жестокости. Я так полюбил ее, вкусив Крови, и это было глупо, очень глупо. Но раз теперь он велел пить, я провел языком по зубам – сам не знаю почему. Оказалось, что мои два передних зуба превратились в клыки, именно ими я прикоснулся к его горлу, как он велел, и тут же ощутил поток крови и образов.

Не могу сказать, что я многое запомнил. Думаю, что он каким-то образом благодаря особому умению охранял свое щедрое и старое сердце. Даря мне Кровь и ее укрепляющую силу, он не раскрывал всех своих секретов. И все же он одаривал меня чем-то невообразимо прекрасным, что наполнило мою раненую душу после того, как Петрония дала мне отпор.

Я увидел Афины его глазами. Я увидел знаменитый Акрополь, наполненный людьми, в полном расцвете. Я увидел храмы и блистательную живопись, но не в том виде, в каком мы теперь воспринимаем все греческое искусство – белым и чистым, а выполненным в ярких тонах синего, красного, розового – это было чудо! Я видел площадь, заполненную людьми! Я видел город, целиком раскинувшийся на пологих склонах горы. В голове роились бесценные виды, но при чем тут был он, я не мог никак догадаться. Люди вокруг меня говорили на каком-то языке, я ступал своими сандалиями по твердым каменным мостовым, ежесекундно ощущая, как его кровь разливается по моим жилам, омывая мне сердце и душу.