В комнату гурьбой ввалились люди, и я представил, какая картина перед ними возникла. Они увидели, что я стою один посреди гор разбитого стекла, босой, как Большая Рамона, и обнимаю пустоту. Я знал, что никто меня не поймет, никто мне не поверит.

19

К тому времени, как мы доехали до больницы, я превратился в идиота в окровавленной ночной рубашке, несущего тарабарщину. Я сидел в лимузине тетушки Куин, зажатый с двух сторон ею и Клемом, а напротив нас, спиной к водителю, ехали Большая Рамона и Жасмин, и все в один голос умоляли меня успокоиться. Пальцы Клема буквально впились в мою руку, да и тетушка Куин тоже налегала на меня изо всех сил. В какой-то момент Большая Рамона велела тетушке Куин отодвинуться и, заняв ее место, обхватила меня обеими руками на манер профессионального борца.

Старая история. Чем больше ты говоришь людям, что не сошел с ума, тем больше они убеждаются в обратном. И сейчас мои домашние явно считали меня помешанным.

Сколько раз я повторял, что в дом забрался чужак? Сколько раз они отвечали мне, что это невозможно? Сколько раз я повторял, что Гоблин разбил стекло, Гоблин спас мне жизнь, и сколько раз они при этом обменивались тревожными взглядами?

Я продолжал бесноваться, когда мы подкатили к входу для машин «скорой помощи», где меня уже ждала каталка. Я, конечно, расшумелся, что она мне не нужна, но потом до меня дошло, что я босой и ноги у меня изрезаны стеклами. Ладно. Надо соблюдать больничные правила.

Я бы мог одеться как следует перед выходом из дома, если бы только к моим словам прислушались.

Меня отправили в палату неотложной помощи, где бесцеремонно разрезали ночную рубашку и обработали все порезы и царапины по всему телу.

Но у меня болела голова, и я все время говорил им, что эта боль меня убивает. Как они не поймут, что этот тип ударил меня о стену? Так пусть дадут что-нибудь от головной боли, если ничего другого не делают. И оставят в покое мои царапины и синяки.

А синяков было полно. Увидев, какие они огромные и черные, я завопил во все горло, чтобы пришли тетушка Куин и Жасмин. Как жаль, что уже нельзя было призвать на помощь Папашку! Проклятье!

Меня начали привязывать к каталке, и я чуть было действительно не сошел с ума.

Все это время Гоблин был рядом, такой сильный, такой плотный, на лице его было написано искреннее участие, но я не осмеливался заговорить с ним, и он это понимал. Он растратил столько энергии, но тем не менее по-прежнему выглядел осязаемым и энергичным. Я все никак не мог понять, как у него это получается. Ему не нравилось то, что происходило у него на глазах, и он этого не скрывал. И я вдруг страшно перепугался, как бы он не начал снова бить стекла, ведь тогда наступит хаос.

«Гоблин, ничего не делай, – сказал я, строго глядя на него. – А то мне будет хуже. Позволь мне самому справиться».

Тут к каталке приблизился Уинн Мэйфейр, гордый потомок легендарного семейства Мэйфейров и глава этого больничного комплекса. В палате воцарилась тишина, все врачи и медсестры казались загипнотизированными от одного его присутствия.

Я тоже успокоился. К тому времени меня успели связать по рукам и ногам в буквальном смысле этого слова, но с какой стати я стал бы возражать против того, чтобы меня осмотрел доктор?

Благодаря рассказам Линелль я кое-что знал об Уинне Мэйфейре. Он родился в Новом Орлеане, рос в Бостоне, а доктором стал на севере. На юг он вернулся, только когда с ним связались родственники и предложили не работу, а мечту: возглавить новый медицинский центр.

Он стал партнером и доверенным лицом Роуан Мэйфейр, другого титулованного доктора из того же знаменитого семейства, той самой Роуан, которая создала и финансировала центр и сама выбрала области, в которых он будет специализироваться.

Всю каждодневную рутинную работу по управлению центром доктор Уинн взял на себя, а Роуан неустанно занималась исследованием человеческого гормона роста – давней мечтой Линелль.

Где-то на втором плане оставался отец доктора Уинна, доктор Эллиотт Мэйфейр, специалист по общей хирургии, который иногда на прежнем месте работы, поддавшись уговорам, проводил трансплантацию. Эти трое – Роуан, Эллиотт и Уинн Мэйфейры – составляли костяк всего заведения.

Доктор Уинн был знаменит своим очень тихим голосом и чрезвычайно мягким прикосновением. Он специализировался в нейрохирургии – той же области, в которой работала доктор Роуан Мэйфейр. Эти двое считались кузенами и были похожи не только внешне, но и по темпераменту и одаренности. Встретились они впервые совсем недавно и были немало поражены друг другом.

Линелль боготворила доктора Уинна.

Лично я увидел перед собой спокойного и внимательного человека с умным взглядом, высокого и худого. Видимо, его подняли с постели, чтобы познакомить с мисс Лоррейн Куин и ее легендарным чудо-мальчиком, который общался с царством мертвых.

У него были прекрасно ухоженные светлые волосы с серебристым отливом и холодные голубые глаза за очками в тонкой прямоугольной оправе, он говорил со мной едва слышно, и это придавало его словам ноту конфиденциальности, что лично мне очень понравилось. А еще он говорил медленно.

Первым делом он измерил мне давление, хотя еще раньше это успела сделать медсестра. Потом он заглянул в мои зрачки, приставил стетоскоп к голове и слушал ужасно долго, словно мой мозг ему что-то рассказывал. Затем доктор прощупал мне гланды и осмотрел синяки на руках. Прикосновения его были весьма почтительными.

«Я знаю, у вас болит голова, – произнес он мелодичным голосом, – но мы пока не можем дать вам что-то от боли, чтобы не смазать симптомы последствий травмы. Как только обработают ранки, мы отвезем вас на компьютерную томографию».

«Это не моих рук дело, – сказал я. – Я не сумасшедший. Вы не найдете никаких повреждений в височной доле моего мозга. Попомните мои слова. Сейчас я скверно себя чувствую, но я не безумен».

Он смерил меня внимательным долгим взглядом.

«Мне сказали, что вам восемнадцать. Это так?»

«Скоро будет девятнадцать, – ответил я. – Неужели есть разница – восемнадцать или восемнадцать с половиной?»

«Полагаю, что есть, – ответил он с улыбкой. – Мы сейчас не будем искать причину припадков. Мы посмотрим, нет ли кровотечения из ранки, вызывающей головную боль. Если вы заснете, придется вас разбудить. А сейчас я оставлю вас в покое. Увидимся после томографии».

«Вы ведь, кажется, нейрохирург? – спросил я, желая только одного: удержать его. – Так вот, я готов поклясться, что ничего не придумал и вовсе не хочу, чтобы вы ковырялись в моем мозге. Я бы предпочел бесноваться в палате, обитой войлоком, чем позволить такому случиться».

Тут подошли два санитара – по крайней мере, я решил, что они санитары – и собрались меня увести, но он жестом велел им подождать.

«Расскажите сами, что с вами произошло», – попросил доктор Уинн.

«Один незнакомец, тот самый, что незаконно вторгается в хижину на болоте, которая является нашей собственностью, – так вот, он забрался ко мне в спальню, несмотря на охрану в доме, вытащил меня из кровати, поволок в ванную, ударил там головой о стену и при этом сыпал проклятиями и угрозами».

Я замолчал. Я не хотел рассказывать ему о Гоблине. Какое-то внутреннее чутье подсказывало, что о нем следует умолчать. Но это же самое чутье не помешало мне молча позвать Гоблина, и тот совершенно неожиданно оказался в ногах моей каталки, по-прежнему сильный, не бестелесный, что было поразительно после такого приключения. С решительным видом он отрицательно качал головой.

«Повсюду лежало разбитое стекло, – сказал я, – осколки зеркала и душевой кабины. Кажется, я получил пару царапин, ничего серьезного».

«Как же тот человек выволок вас из постели?» – спросил доктор Уинн.

«За руки».

Доктор взглянул на мои руки. К этому времени синяки проявились еще сильнее. Он внимательно их осмотрел.