Прелестно смотрелись и бледно-розовое платье и жемчуга, выбранные Жасмин, и четки в руках тетушки – те самые хрустальные четки с ее первого причастия, которые она возила с собой по всему миру.

Я был так убит горем, что не мог ни двигаться, ни говорить. От отчаяния я пожалел, что Петрония не задержалась подольше, и невольно уставился на большую прямоугольную камею с ее миниатюрными мифологическими фигурками – Геба, Зевс, поднятая чаша – и глаза мои налились кровавыми слезами. Я принялся яростно их промокать льняным платком.

Я быстро отошел от гроба, пробрался сквозь людскую толпу в залах и покинул здание. Вечер был жаркий. Я остановился в одиночестве на углу и взглянул на звезды. Ничто не могло смягчить моего горя. Я знал это. Отныне я буду нести его с собой до тех пор, пока то существо, которым я теперь являюсь, не рассыплется на составные элементы, до тех пор, пока Квинн Блэквуд не превратится в кого-то или во что-то другое.

Но одиночество длилось всего несколько секунд. Подошла Жасмин и сказала, что очень многие хотят выразить свое соболезнование, но не решаются из-за того, что я кажусь таким расстроенным.

– Я не могу с ними говорить, Жасмин, ты должна это сделать за меня, – сказал я. – А мне нужно сейчас уйти. Я знаю, это кажется жестоким, и ты, наверное, посчитаешь меня трусом, но я должен так поступить.

– Это из-за Гоблина? – спросила она.

– Да, из-за страха перед ним, – ответил я, слегка солгав, скорее всего, чтобы утешить ее, чем прикрыть свой собственный стыд. – Когда состоится месса? Погребение?

– Мессу отслужат завтра, в восемь вечера, в церкви Успения Богоматери, а оттуда мы отправимся на кладбище Метэри.

Я поцеловал Жасмин, сказал, что увижусь с ней в церкви, и повернулся, чтобы уйти.

Но, оглянувшись на толпу, вытекавшую ручейком из дверей на улицу, я приметил еще одно изумившее меня лицо – это был Джулиен Мэйфейр в своем шикарном сером костюме, который был на нем в тот день, когда он по-королевски угощал меня горячим какао. Джулиен стоял среди людей, словно просто вышел подышать, как и другие, и при этом как ни в чем не бывало сверлил меня взглядом.

Со стороны казалось, что это обыкновенный человек, но, если приглядеться, можно было подметить, что он слегка отличается от остальных по цветовой гамме – словно его нарисовал другой художник, подобравший более темные тона для одежды, кожи и волос. Этакий элегантный призрак, явившийся неизвестно откуда. И кто это только решил, что, превратившись в пьющего кровь, я перестану видеть призраков?

– Ну да, конечно, она ведь была вашей дочерью, – сказал я, и, хотя нас разделяло большое расстояние, а рядом со мной стояла и растерянно глядела на меня Жасмин, Джулиен кивнул и очень печально улыбнулся.

– Что ты такое говоришь, мой безумный маленький хозяин? – спросила Жасмин. – Или ты, вроде меня, совсем свихнулся?

– Не знаю, дорогая, – ответил я. – Просто я кое-что вижу, как всегда видел. Оказывается, проводить тетушку Куин явились не только живые, но и мертвые. Только не жди от меня никаких объяснений. Все сходится, если учесть обстоятельства, как ты думаешь?

Под моим взглядом Джулиен начал постепенно меняться – в конце концов его лицо приняло почти суровое выражение. У меня по спине побежали мурашки. Он едва заметно, но строго покачал головой. До меня долетели его слова, не произнесенные вслух. «Только не мою любимую Мону».

У меня перехватило дыхание. Я принялся его разубеждать, не произнося никаких слов.

– Идем же, маленький хозяин, – сказала Жасмин. Я почувствовал, как она коснулась губами моей щеки и крепко сжала руку.

Я все не мог отвести взгляда от Джулиена, но лицо его уже смягчилось. Потом почернело.

Он начал исчезать и окончательно растворился в воздухе, когда из ближайших дверей появились Роуан, Майкл и доктор Уинн Мэйфейр. И надо же, теперь к ним присоединился Стирлинг Оливер, Стирлинг, который знал, кто я такой, Стирлинг, которого я накануне ночью чуть не убил, Стирлинг смотрел на меня так, словно был настроен по-дружески, тогда как это было совершенно невозможно, Стирлинг, которого я когда-то очень любил как друга. Я не мог вынести чужих пристальных взглядов. Я не мог вести светскую беседу о Моне, делая вид, будто моя душа вовсе не жаждет ее, будто я не знаю, что больше никогда ее не увижу, даже если нам разрешат повидаться, делая вид, будто призрак Джулиена только что не угрожал мне. Я чувствовал, что должен как можно скорее уйти.

И я ушел.

Это была ночь для особого убийства. Я тяжело вышагивал по раскаленной мостовой. Позади остались огромные деревья Садового квартала. Я пересек авеню. Я знал, куда идти.

Мне нужен был наркоделец, головорез, убивавший без разбору, мне нужно было насытиться досыта, и я знал, где найти подходящую жертву, – я не раз проходил мимо его дома в более спокойные ночи. Я знал его привычки. Я приберегал его до других времен. Я приберегал его для такого случая, как этот, для мести.

Это был большой двухэтажный дом на Каронделет-стрит, внешне обшарпанный и роскошный внутри, весь набитый электроникой и коврами во всю стену, под домом располагался подвал с хорошей звукоизоляцией – именно оттуда хозяин отдавал распоряжения о покупках и казнях, и даже цеплял мишень на детей, отказывавшихся ему служить, а потом демонстративно выбрасывал их теннисные туфли, давая понять остальным, что их владельцам они больше не нужны.

Мне было все равно, что подумают остальные. Я вломился в дом и мгновенно расправился с двумя его накачанными дрянью компаньонами, проломив им головы. Хозяин с трудом потянулся к пистолету. Я схватил негодяя и сломал ему шею, как тонкий стебель. И сразу глотнул сладостный поток его чудовищного себялюбия, вдохнул аромат ядовитого растения, выросшего в саду ненависти. Моя жертва мысленно сопротивлялась убийству, веря до последней капли крови, что одержит победу, что сознание все равно не покинет его, но совсем скоро в меня полились его детские воспоминания: первые молитвы, образ матери, водившей его в садик, солнечный свет, а потом его сердце остановилось, и я отпрянул, облизываясь, сытый, злой, довольный.

Я взял в руки пистолет, тот самый, из которого он хотел меня застрелить, и, подняв подушку с дивана, прижал ее вместе с пистолетом к его голове, после чего всадил две пули в него и то же самое проделал с его друзьями. Это должно было дать возможность коронеру хоть что-то понять. Я вытер оружие и оставил его на месте.

В следующую секунду я увидел Гоблина: глаза его были налиты кровью, руки в крови, он набросился на меня, словно хотел вцепиться в горло.

«Гори, дьявол, гори!» Я послал на него огонь, пока он меня окружал, пытаясь слиться со мной, и это пламя опалило меня, опалило волосы и одежду. «Убил тетушку Куин, дьявол, гори! Гори, пусть даже мне придется сгореть с тобой». Я повалился на пол, вернее, пол приблизился ко мне, грязный и пыльный. Я лежал раскинув руки и ноги на вонючем ковре, а Гоблин был внутри меня, его сердце стучало рядом с моим, а потом пришло забытье – мы оба дети, совсем крохи, лежим в колыбели, а над нами кто-то поет, звучит голос Маленькой Иды: «Какие чудесные курчавые волосики у этого малыша», как сладостно снова оказаться рядом с Маленькой Идой, снова слушать ее голос. Какое счастье, какой покой. Вошла тетушка Куин, хлопнув дверной рамой с сеткой.

«Ида, дорогая, помоги мне справиться с этим замочком, а то, честное слово, я растеряю весь жемчуг!»

«Ты, дьявол, убийца-призрак, я не стану на нее смотреть, я не стану ничего чувствовать, не стану вспоминать».

Я был с Гоблином, я любил Гоблина, и все остальное не имело значения – даже крошечные ранки по всему моему телу и огромная тяжесть на сердце.

– Убирайся от меня, дьявол! Клянусь, я покончу с тобой. Я уволоку тебя с собою в пламя. И не думай, что я лгу!

Я поднялся на четвереньки.

Вокруг меня закружил порыв ветра, а потом вылетел в разбитые двери, зазвенев осколками стекол.

Я был так полон ненависти, что ощущал ее вкус, который совсем не напоминал вкус крови.